Дав эту полную картину признания Дон хора публикой и враждебно до неприличия отношения к нам латвийской прессы, я не могу удержаться от описания маленькой сценки, когда на одном концерте хора присутствовал почти весь дипломатический корпус. Наша директриса-немка обратилась к немецкому послу с просьбой узнать, может ли хор рассчитывать на повторные концерты в Риге? Когда немецкий посол задал этот вопрос латвийскому министру, тот рассмеялся и ответил: «Низачто. Это не Россия».
В Риге, кроме шести концертов в Нац. Опере, в воскресный день хор пел в соборе во время архиерейского богослужения. Архиепископ Иоанн благословил хор иконой. В один из последующих дней мы посетили Владыку на дому, в нижнем помещении собора, каждому из нас Владыка раздал по Евангелию со своею подписью. Какою духовной силой веяло от этого православного иерарха, открыто громившего коммунизм! Увы, кровавая лапа звероподобных палачей через шесть с половиной лет расправилась и с этим большим человеком.
Наученный горьким опытом, во избежание шумных проводов, навсегда покидая Ригу, хор уезжал не с главного вокзала, а со следующего по пути следования. Но едва мы успели усесться в вагон, как в него ввалилась целая толпа провожающей молодежи, главным образом курсисток. Их появление вызвало у нас смущение, ибо тайна нашего отъезда не была для них тайной. Но как очаровательны, как трогательны были эти проводы... Провожавшие проехали с нами до следующей станции, и только там сошли с поезда.
После неизжитых впечатлений рижского триумфа, концерт, данный в Мемеле, показался скучным и плохо запомнился. На следующий день мы были уже в Восточной Пруссии. Дав несколько концертов в Германии, из которых самым крупным был концерт в Данциге, посетили мы столицу Чехии, Прагу, а затем явились в Вену, где хор справлял свой юбилейный тысячный концерт. После этого концерта, в лучшем отеле на Ринге, в огромном зале, был сервирован стол. Вена была колыбелью Дон. каз. хора и вся венская концертная дирекция, равно как и дирекция устраивавшая все концертные турнэ хора, были приглашены на юбилейный банкет. Среди гостей был и только что появившийся на большой сцене певец-тенор Ян Кипура. Но самым почетным гостем был, конечно, Донской Атамана А. П. Богаевский, неизменно приглашавшийся на все хоровые торжества. Не мало гостей было и из местной русской колонии, много и хоровых дам. Как и полагается, были речи, поздравления, пожелания, множество телеграмм из всех концов Европы. Но недавняя Рига, кажется, перещеголяла всех. Поздравления оттуда были от духовенства, от общественности, от отдельных лиц и даже от «зайцев». Одним словом, банкет прошел с большой помпой.
Я уже не помню последовательности, где выступал хор после Вены, но как-то вскоре после юбилея очутились мы в Будапеште, где хор преподнес регенту тяжелый золотой портсигар, впоследствии покрытый монограммами.
Из Будапешта направились мы в Румынию — открывать новый рынок. Дорога была дальняя, стояли большие холода и все было занесено снегом. Ехали мы вторым классом и, казалось бы, имели основание рассчитывать на большее тепло, чем в вагоне с деревянными сидениями. Не тут-то было: первоначальное тепло принялось постепенно улетучиваться, стало прохладно, а потом и холодно. Кто-то из нас пошел узнать, что случилось и вернулся с вестью: «Отопление испортилось, обещают скоро починить». Время шло и в нашем вагоне-леднике стало еще холоднее. Один из аборигенов, ехавший с нами в одном вагоне и, очевидно, хорошо знакомый с нравами своего отечества, поставил нас в известность, что на паровозе надо дать «смазку». Выполнение этого совета немедленно отразилось на температуре в нашем вагоне, ноги перестали застывать, все поснимали пальто. Часа через два, когда по расчету машиниста полученная им плата за распределение теплых калорий иссякла, отопление снова испортилось. Новая починка отопления не представляла теперь никакой сложности и после очередной «смазки» отопление работало нормально... до следующей поломки.
В Румынии взяточничество было почти узаконено. Наконец дотащились до Бухареста. Остановились мы в лучшем отеле города, судя по его внешнему виду. Я не помню, сколько концертов мы дали в самом городе, но зато хорошо помню выступление хора в королевском дворце.
Королем в то время был малолетний Мигай (Михаил), регентствовали румынский патриарх, бабушка короля, королева Мария и, кажется, еще кто-то. Приемом хора распоряжалась королева Мария, не отходившая ни на шаг от своего внука. В качестве гостей присутствовали все родственники Двора; мать короля, королева сербская с наследником Петром и греческий король, проживавший тогда в изгнании.
Наследник Югославии, Петр, был подвижнее, стройнее и чуть выше Михаила. Что касается Михаила, то он поразил меня своей серьезностью — за целый час, который мы провели в зале, он ни разу не улыбнулся. Во дворце хор спел два церковных песнопения и целое отделение светское. Затем был танец, после которого всем был предложен чай с печением. Чай разносил кто-то из мужской прислуги, а печеньем угощал сам король, в сопровождении своей неотлучной бабушки, королевы Марии. На концерте, происходившем в небольшой, но красивой зале в Бухаресте, королева Мария присутствовала также.
Из Бухареста хор ездил двумя небольшими автобусами и двумя легковыми автомобилями петь концерт в Плоешти. Эта поездка была, пожалуй, самым худшим из совершенных нами путешествий и никогда не изгладится в моей памяти. Дорога твердая, вся усеянная ухабами и рытвинами, наверное ни разу не ремонтированная с момента ее постройки, а наши автобусы, старые, расхлябанные, с очень низкими потолками. Мало того, что все наши внутренности подвергались непрестанному сотрясению, но и головы наши на всех ухабах бились о твердый потолок. Сперва боли почти не чувствовалось, но скоро на макушках не осталось живого места и пришлось одной рукой держаться за сиденье, а другой защищать голову от «прямых попаданий».
Окончив концерты в Румынии, выехали мы в Белград, где дали концерт сперва для широкой публики, а затем в небольшом зале для духовенства. Из присутствовавших на этом последнем концерте запомнился мне митр. Антоний и архиепископ Гермоген, которого я хорошо помнил по Новочеркасску. В Белграде хор королем Александром был приглашен во дворец. На этом приеме присутствовал и весь русский генералитет. После спетого большого концертного отделения, мы были приглашены к обеду.
Покинув Белград, хор дал несколько концертов в провинциальных городах Югославии. В Новом Саду на вокзале хор был встречен военным оркестром, сопровождавшим нас до самого отеля. Среди встречавших запомнилась плотная, невысокого роста, фигура кубанского генерала Павличенко, который, прихрамывая, шел вместе с нами. Лет 25 спустя, в Бразилии нам пришлось встретиться с казаками его большой группы, переселившейся в те края.
Из Югославии, с концертами по пути, хор добрался до Франции. Концерт в Париже был в нарядном театре Елисейских полей. Прекрасный зал, хорошая сцена, чудная акустика, дамы и мужчины в вечерних туалетах — петь одно удовольствие. Возбуждало еще и то, что в зале много бывших высших начальников Белого Воинства. Состояние у всех нас нервное, настроение повышенное, регент волнуется. Тогда Париж был для нас столицей, столицей Белого Воинства — и нас, вышедших из рядов этого воинства, это не могло не волновать. Концерт проходил с исключительным блеском. В первом коротком антракте посетителей за кулисами было мало, лица больше близкие хору, но в большом антракте и на сцене и за кулисами творилось сущее столпотворение. Хорошо помню ген. Деникина, в сопровождении полк. Колтышева, и высказанные им слова, повторенные по смыслу впоследствии генералами Богаевским, Кутеповым, Баратовым и др. Вот драгоценный для нас смысл его слов: «Мы все вместе не можем сделать для русского национального дела того, что сделали вы».
А сколько восхищения и благодарности высказывалось со всех сторон! В происходившей сутолоке я очутился рядом с Жаровым, беседовавшим с митрополитом Евлогием.
Тут же стоял и Гинсбург, который неожиданно вынул очень крупную ассигнацию и хотел передать ее регенту. В первый момент Жаров сильно смутился и не хотел брать деньги, но быстро взял себя в руки, поблагодарил Гинсбурга, ассигнацию принял и тотчас же передал ее митрополиту «для находящихся в беде».
Произведенное впечатление, оставленное этим концертом, ярко отразилось в статье ген. Позднышева, напечатанной в «Русском Инвалиде». Вот краткая выписка из нее: «По небу полуночи»... «Прошел месяц со времени концертов знаменитого жаровского хора, а все еще как будто слышится серебряный звон в ушах и переливается, дрожит и замирает вдалеке прекрасная мелодия. Льется и будоражит сердце нежнейшего тембра бархатный голос: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Широкой, победной, нарастающей волной гремит великому прошлому России: «Славься, славься наш русский Царь». И скорбным, безутешным, подавленным рыданием смятенного духом перед неизбежным концом человека, звучат его вопли: «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть... погибаю окаянный... трепещу дня страшного...».
«Появление Жаровского хора на мировой эстраде, — это одна из изумительных чудесных сказок наших беженских дней. Жаров привлек сердца только силой своего внутреннего горения и несказанной красотой родных напевов. Среди уличной толпы Жаров пройдет незамеченным, не выделяясь из нее, на сцене он преображается, царит безраздельно, он кудесник, маг, чародей, извлекающий дивной красоты звуки из сложного инструмента в 35 голосов».
В Париже хор выступал и в огромном мрачном зале «Трокадеро». Петь в этом неуютном зале было очень тяжело, и уже одно появление его названия в расписании концертов приводило нас в уныние.
Покончив с Парижем, двинулись мы на юг, и, дав по пути несколько концертов, выступали в Каннах, в Монте-Карло, в Ницце. В Ниццу мы попали как раз во время карнавала. Такого непринужденного общего веселья мне не приходилось еще видеть. Все было в диковинку и многочисленные причудливо разубранные колесницы, и толпы, пришедшие повеселиться. Любая компания могла, взявшись за руки, окружить мужчину и женщину и требовать от них поцеловаться между собою, без исполнения какого требования окружающее их гогочущее живое кольцо не разжималось. Правда, были и озорники, которые могли открывшему рот зеваке, вроде нас, запустить в рот целую пригоршню конфетти, от которого было не легко отплеваться.
Побывали мы в Тулоне, а затем пели в Марселе. Круглый зал в Марселе по своей площади был не так велик, но ложи, балконы и галерки чуть ли не в пять ярусов. Когда после бурных аплодисментов хор уже приготовился петь следующий номер программы, в полной тишине, с «голубятни» раздался громкий голос какого-то взбесившегося поклонника советской каторги: «На плаху». Доняло парня...
Постепенно поднимаясь к северу, дали мы несколько концертов, из которых помню Лион и Лиль, а затем явились в Бельгию, где дали концерты в Брюсселе и Антверпене. В Брюсселе жил тогда ген. Врангель, уже прикованный к постели своей тяжелой сердечной болезнью.
Несколько концертов было дано в Англии, а в конце Великого поста хор был уже в Голландии.
Светлое Христово Воскресение мы были в Гааге и с наступлением весны снова заколесили по Германии. В Страстную Пятницу, по инославному календарю, пели духовный концерт в Берлине. Опять замелькали знакомые города: Гамбург, Кельн, Бреслау, Лейпциг и пр. и пр.
Приближалось лето, надо было искать место для летнего отдыха, где было бы возможно готовить репертуар для следующего концертного сезона 1928-1929 г. Задача эта не принадлежала к числу легких, т. к. с одной стороны хор избегал шумных и многолюдных мест, но с другой нуждался в достаточном количестве, для размещения не менее 70-ти человек, считая с женами и детьми, удобных жилищ и большом помещении для спевок. Кроме того, общим и обязательным требованием являлось наличие воды, морского берега или озера, т. е. места для купанья. Многие хористы, особенно семейные, сразу по окончании концертного сезона уезжали немедленно на эти места отдыха и спевок. Такое место легче всего можно было отыскать на Австрийских или Баварских озерах, и недели за две до окончания сезона туда были отправлены наши «разведчики», вскоре вернувшиеся с добрыми вестями. Вблизи Мюнхена открыли они большое озеро Штарнбергерзее с расположенным на берегу его маленьким городком Штарнберг, могшим удовлетворить все требования хора. В первых числах июня хор, распущенный на летний отдых, получил наконец возможность вкусить прелесть почти трехмесячной оседлой жизни.
С ПЕСНЕЙ ПО БЕЛУ СВЕТУ. - Доброволец Иванов в других статьях:
