Казачья музыка

Постепенно знакомясь с техникой С. А. Жарова в управлении хором, я все больше убеждался в том, что его нельзя причислить к регентам профессионалам — это был ху­дожник, жаждавший творчества. Его внут­ренний мир никак не укладывался в рамки профессионализма, на сцене он не просто управлял, он создавал и сам настолько упи­вался своим творением, что невольно зара­жал им слушателей, заставляя их пережи­вать все, что пелось хором, и большую часть успеха я приписываю именно этому свойст­ву регента. На сцене, стремясь слышать каждого певца, каждую партию и весь ансамбль хора, он требовал, чтобы его подиум был по­ставлен не менее, чем в семи шагах от вздво­енного закругленного хора. Насколько боль­шое значение придавал Жаров своему месту, видно из того, что часто подиум его выносил­ся в публику, соединяясь со сценой времен­ным мостиком. Для устройства сцены име­лась особая должность заведующего сценой. Хорошо помню, как в Лозанне, в Швейцарии, в новом для хора помещении большого кинематографа, сцена была так мала, что подиум для регента пришлось поставить всего в трех шагах от хора. За это упущение лицо, назна­ченное для заблаговременного устройства сцены, было оштрафовано на сто швейц., то­гда золотых, франков. А так как это лицо во­обще не явилось на концерт, — до предела «нагрузилось» днем на именинах у знакомых — оно было оштрафовано за пропуск концер­та еще на сто швейц. франков. Случай этот был исключительным, но одновременно и весьма показательным. Кстати о штрафах: в начале этим ведал сам Жаров, а впоследствии передал это дело хору и на общем собрании была выработана шкала автоматических штрафов: за опоздание на спевку, за опозда­ние на концерт, за пропуск спевки, за про­пуск концерта. За эти упущения кассир ав­томатически удерживал из выдач жалова­ния положенные штрафы. За другие же упу­щения или регент штрафовал сам, или, в осо­бых случаях, передавал дело на рассмотре­ние всего хора. Экстренное общее собрание могло вынести и суровое наказание, плоть до увольнения хориста с лишением его права на любое вознаграждение, включая и причи­тающуюся ему сумму из процентов за напе­тые хором пластинки. Все штрафы отчисля­лись в благотворительный фонд.

Из пропетых в сезон 1927-28 года в Герма­нии до Рождества полусотни концертов, не могу не упомянуть концерта в Штетине, где перед нашим выходом на сцену среди хори­стов поднялась особая суета и двое самых статных из них поспешили в залу. Как ока­залось, вышли они для того, чтобы у входа встретить фельдмаршала Макензена и про­водить его до отведенного ему места. Как только они вернулись, хор сразу вышел на сцену. Фельдмаршал сидел в своей полной военной форме. После концерта и бисов, про­пели «Коль славен» и те же два хориста и ре­гент пошли проводить высокого гостя. Такое исключительное внимание было оказано фельдмаршалу не только как славному вое­начальнику 1-ой мировой войны, но и как человеку высокой культуры, свободному от всякого шовинизма. Еще на первом концерте, данном Дон. Хором в Штетине, когда раздавались враждебные голоса-отзвук недавно проигранной войны, присутствовавший на концерте фельдмаршал счел нужным вы­ступить в зале с коротким словом, смысл ко­торого был приблизительно следующим: «Не­давно, на поле брани вы были достойными противниками, а ныне, в этой концертной за­ле, я приветствую вас как триумфаторов». После этого он попросил хор еще раз спеть «Коль славен». С тех пор на всех посещаемых им концертах, ему оказывался особый по­чет и после концерта исполнялось «Коль славен».

В последний раз я видел фельдмаршала в 1939-м году, перед тем, как петь наш послед­ний концерт в Штетине. Жили мы тогда в хо­рошем скромном отеле, «Госпицэ», где в ре­сторане ничего спиртного не подавалось. Пер­вый этаж занимался какими-то учреждени­ями, а контора отеля и ресторан помещались этажом выше. Как всегда перед концертом, мы сидели там за столиками и пили кофе. Я направился к лестнице, чтобы спуститься в концертный зал, а снизу, навстречу мне, мед­ленно поднимался фельдмаршал в своей не­изменной военной форме. Я моментально дал знать регенту, сидевшему еще в ресторане, и он с несколькими хористами поспешил встре­тить старика. Фельдмаршалу в то время было уже около девяноста лет. И как мы все были изумлены и тронуты этим его подчеркнутым вниманием.

Вообще, фельдмаршал занимал в Герма­нии особое положение. К нац.-соц. он не примкнул, но никто его не тревожил и не препятствовал его частым посещениям Виль­гельма 2-го, жившего тогда в Дорне, в Гол­ландии.

Осенью были получены сведения, что в Берлине состоится концерт бывш. «Царской капеллы», которой управлял ее прежний ре­гент проф. Климов. Жаров послал просьбу нашей концертной дирекции не назначать на этот день концерта, вернее — снять уже на­значенный и резервировать для всего хора места на концерт капеллы. Концерт капеллы, — кажется, она называлась Государственным хором, — состоялся в том же зале, где всегда пел наш хор. Места все мы получили хоро­шие. Вышел хор на сцену в составе ста чело­век: немного больше 30-ти мужчин, чуть меньше женщин и около 40 мальчиков. Пол­ностью спели «Бандуру» Давыдовского, «В темном лесе» Пащенко, целое отделение, с обязательными для Германии «Эй, ухнем» и «Стенькой Разиным». Все остальное не запе­чатлелось. Почти академическое пение капеллы, не блиставшей к тому же солистами, тенор, бас, сопрано — не оставили в памяти большого следа. Но очень хороша была ок­тава, пожилой певец еще старого времени, да в одном месте мальчики зацепили за сердце: «В темном лесе» хор начал петь без голосов мальчиков и когда они уверенно вступили на «повадился, повадился», то по телу побе­жали мурашки, и казалось, что даже волосы на голове зашевелились, настолько это бы­ло ярко на общем бледном фоне пения капел­лы.

По окончании концерта оказалось, что наш хор и капелла остановились в тех же двух отелях, и по распоряжению Жарова хоровой кассир засыпал мальчишек сластями, а взро­слый мужской персонал, уже по собственно­му почину, объединился за беседами «с воз­лиянием».

Закончив серию концертов в Германии, наш хор направился в Копенгаген, где жила Вел. Кн. Ольга Александровна со своим му­жем и двумя мальчиками. Образ ее никогда не изгладится в моей памяти. Она была так женственна, так проста и так скромна, что ка­залась застенчивой. Постоянно присутствуя на концертах хора во время его частых по­сещений Копенгагена, Ольга Александровна, кроме того, всегда приходила в отель, вызы­вала Жарова и дарила ему что-либо собствен­ной работы: то картину, то светер.

После концертов в Копенгагене, направи­лись мы в Швецию, где, уже не помню в ка­кой последовательности, давали концерты в Стокгольме, в Гетеборге и еще в нескольких городах, затем пели в Осло, откуда ездили на два концерта в Берген. Поездка в Берген бы­ла чрезвычайно интересной; ехали мы в спальном вагоне ночью. На одной станции поезд задержался довольно долго и я вышел из вагона посмотреть, что творится с наружи. По сторонам жел. дороги, в уровень с крыша­ми вагонов, лежал снег, наш поезд только что перевалил через самую высокую точку гор­ного хребта. С раннего утра долго ехали по высокому берегу очень извилистого, глубоко лежавшего под нами, фиорда. Вокруг толь­ко скалы и снег, небольшие высокие водопа­ды, да где-то внизу едва поблескивала вода. Начали спускаться в город, расположенный на самом берегу океана, но и там все было по­крыто снегом. В Осло мы возвращались той же дорогой, а из Осло ездили на автобусе да­вать концерт в какой-то, лежавший непода­леку, город, а по обочинам дороги катились и в одну и в другую сторону цепочки лыжни­ков.

Закончив серию концертов в Скандинавии, через Германию, где хор давал попутные концерты, прибыли мы в Швейцарию. Зим­ний сезон был в разгаре: страна была навод­нена туристами-любителями зимнего спорта.

Стояли большие морозы и все было обиль­но покрыто снегом. Здесь с 1-го по 10-е де­кабря хор дал 21 концерт. Все эти концерты проходили при переполненных залах и, есте­ственно, при полных сборах, что было не по душе местным музыкантам, певцам и всевоз­можным музыкальным союзам, требовавшим от властей запрещения на въезд хора в Швейцарию в этом месяце. Года через два, им удалось добиться своего и хору предложе­но было перенести свои концерты на весну, когда наплыв иностранцев совсем спадал. Особенно характерное положение создалось в этом отношении в Базеле, где большинство населения немцы. Созданный ими большой хоровой «Ферейн», певческий союз, довольно часто давал свои концерты, никогда не делав­шие хороших сборов и очень мало привле­кавшие публику, в то время как Дон. хор, в какой бы то ни было сезон, имел полную ау­диторию и огромный материальный успех. Немцев это бесило и не раз они сетовали в местной печати на это загадочное для них яв­ление. И весьма не случайно, что в дни кон­цертов хора всегда ими устраивались много­людные спевки в том же здании. Трудно ска­зать, делалось ли это для того, чтобы отвлечь их певчих от посещения концертов Жарова, или же, наоборот, дать им возможность бесплатно послушать концерт донцов и хоть не­много поучиться у них искусству пленять слушателей. Скорее всего и то и другое. Длинный, очень широкий, коридор, отделяв­ший сцену от комнат артистов, во время на­ших концертов буквально кишел хористами «Ферейна». Но вообще, ни один из немецких хоров даже приблизительно не мог сравнить­ся с Дон. хором.

В Швейцарии, кроме всех крупных и сред­них городов, было дано три концерта в полу­деревнях и на таких высоких курортах, как Давос и Ароза, лежавших на высоте 2000 мет­ров. В Давосе, при 20-градусном морозе, но при абсолютном безветрии, холода не ощу­щалось, зато на концерте, в неотапливаемой кирхе, ноги застывали, а озябшее нутро не спасали и пальто, в которые должен был облечься хор. В Цюрихе 20-го дек. состоялся повторный и последний концерт, закончив­ший турнэ по Швейцарии. Отсюда мы поеха­ли на четырехдневный отдых в Дрезден. Се­мейные везли в подарок своим женам шелка и все хористы непревзойденные швейцар­ские шоколадные конфеты.

В течении четырех дней в предрождест­венские праздники в Дрездене концертов не было и все ограничивалось двумя репетици­ями, которые происходили в концертном за­ле, в предвидении семи концертов, должен­ствовавших начаться с 25-го дек. Было из­вестно, что в те годы С, В. Рахманинов свой рождественский отдых проводил в Дрезде­не, у своих близких родственников — Сати­ных. И вот на репетициях хора мне впервые пришлось увидеть этого великого русского музыканта. К Жарову, как и ко всему хору, он относился с большим одобрением, очень внимательно прослушивал спевки и после подолгу беседовал с регентом. Рассказывая об этих беседах, Жаров говорил, что их те­ма сводилась, главным образом, к советам Рахманинова, как управлять хором, но я не помню, был ли Рахманинов автором инициа­тивы управления хором совсем короткими движениями, или же только подтверждал технику регента, категорически отвергая широкие жесты, сокращающие возможности регента в нюансировке исполнения, как в церковных песнопениях, так и в произведе­ниях светского характера. Где бы и когда бы ни происходили спевки хора в присутствии Рахманинова, они постоянно заканчивались «Господи, сохрани» Чеснокова, исполнявшим­ся по его просьбе. После репетиции С. В. Рахманинов охотно фотографировал­ся с хором на сцене, в зале или наруже при входе в зал. Иногда на спевку приходили и все родственники и знакомые С. В. и тогда хор фотографировался со всей гурьбой посе­тителей.

О своих духовных произведениях С. В. прямо заявлял, что они написаны для очень большого хора. С его разрешения Дон. хор пел вначале лишь «Тебе поем», а позднее и «Богородице Дева». Первое звучало у хора, действительно, ангельски-молитвенно и соло тенора Крыжановского здесь было беспо­добно. Я упоминал, что голоса мальчиков и голоса мужчин более соответствуют церков­ным песнопениям, чем голоса женские, бла­годаря тому, что в них больше мягкости, скромности и... смирения, так необходимых в церковном пении.

Пять лет спустя, присутствуя на концерте Рахманинова в Карнеги-Холл в Америке, я нашел его таким же, как видел в Дрездене; медленным в походке, немногоречивым, с легкой, едва заметной, улыбкой на лице, и тогда же, как и во время его присутствия на спевках хора в Станвей-Холле, мы заканчи­вали их «Господи, сохрани» Чеснокова.

В программе хора имелись «Верую» Греча­нинова и «Великая Ектиния» его же. Эти два песнопения, построенные на соло, лучше все­го интерпретировались и звучали у тенора большого диапазона и силы звука, каковым был Золотарев, певец воспитанный в архие­рейском хоре. Дрезденские концерты, как и всегда, прошли при полных сборах и с огром­ным успехом. С неменьшим успехом про­шли и дальнейшие концерты по Германии. Дальше нам предстояло ехать на Север, в Прибалтику, главным образом в столицу Латвии Ригу. Нашим концертам в Риге я по­свящу отдельную главу, т. к., даже и на на­шем триумфальном пути, оказанный нам в Риге прием вышел из рамок ежедневности и едва не послужил причиной скандала госу­дарственного размера. В этой главе мне при­дется познакомить читателей с отзывом о нас местной латвийской и русской печати и привести выписки из той и другой.