Казачья музыка

Все аранжировки Игнатьева были про­сты и очень доходчивы до слушателя. В них совершенно не нарушалась мелодия и не за­темнялась аккомпанементом. Управлял он хором прекрасно, никогда не терялся. Осо­бенно показательным в этом отношении был случай на втором концерте в Берлине: хор пел в «Адмираль Паляс», где зал выглядел очень богато, но акустика была убийствен­на: все утопало в красивом тяжелом барха­те. И не только кожи и партэр были щедро увешаны бархатом, им была обита вся ме­бель, в нем утопала вся сцена. И когда соли­сты на «Воскресни, Боже» вышли чуть впе­ред и запели, мы их почти не слыхали. А ко­гда на последнем номере духовного отделе­ния, «Воздех очи мои», хор дошел до заклю­чительного, — «от ныне и до века», — где на быстром темпе тенора «догоняют» басы, вступая несколько раз на восьмую позже, тенора не слыхали басов и не вступили во время, регент хора вступил сам и тем дал нам возможность вступить правильно и хо­рошо закончить концерт.

Наш первый концерт в Берлине состоялся в небольшом зале Зингакадеми, где мы име­ли большой успех и хорошую критику, а кроме того часть концерта была записана на пластинки фирмой «Электрола», которые поступили в продажу и быстро разошлись. Не помню всей программы концерта, но помню пластинку, которая звучала прекра­сно, на которой были: — «В 12 ч. по ночам», «Марш» и «Закувала». — В Берлине, мы дали еще два концерта в Блютнерзале, по­сле чего пели по всем городам Германии, вплоть до инославного Рождества. Запом­нился один концерт в Вилефэльдэ, где слу­шателей было немного, после которого музыкальный критик, дав блестящий отзыв о хоре и программе концерта, меланхолично добавил: «Увы, этому хору достались лишь сливки со взятого другими молока». Мате­риальные дела хора если не были блестящи, то все же вполне приличны: можно было не только жить, но и откладывать что то про черный день.

На рождественские праздники мы были свободны, но кто то сообщил, что Донской хор дает в эти дни концерты в Дрездене. О существовании этого хора мы узнали еще в конце лета, когда он вернулся из Австралии, где пел несколько месяцев. Регентом этого хора был С. А. Жаров.

Несколько человек из нашего хора сели в поезд и покатили в Дрезден слушать дон­цов, дабы иметь представление об этом хо­ре. Остановились мы в том же отеле, где жили донцы. Приняли они нас с распростер­тыми объятиями, зачислили на полный пан­сион, оплативши все из кассы хора. Пробы­ли мы в Дрездене два дня, прослушали пол­ностью два концерта, оставивших глубокое впечатление. Было в этом хоре что то новое, чувствовалась строгая дисциплина и пре­дельная шлифовка песнопений. Особенно поразили нас церковные песнопения, где хор показал и мощь и бесподобное пианис­симо, изумительные речитативы и широту размаха. Пели «Блажен муж» киевского рас­пева, «Благословен еси Господи» (Чайков­ского), «В церкви» (его же), «Спаси Боже» и «Господи, сохрани» (Чеснокова). Наиболь­шее впечатление произвела последняя вещь, где мелодию в стиле древних песнопений ведут басы, а тенора дают лишь основу, все песнопение идет ступенями вверх с нарастанием звука и последнюю фразу «Господи, сохрани их на многая лета» поет уже весь хор и в фортэ-фортиссимэ. Это было испол­нено, действительно, захватывающе, неза­бываемо.

Новинкой, и даже загадкой, был сам ре­гент. Небольшого роста, молодой, интерес­ный, подчеркнуто подобранный, до предела напряженный и очень скупой на движения, как будто он их экономил. Его руки были все время у груди, но как они были напря­жены! Казалось, они вот-вот взовьются, со­ответственно нарастающему звуку. Но это только казалось; за два концерта не было ни одного широкого жеста, руки все время оставались у груди. Это было ново, интри­гующе и даже, пожалуй, загадочно. Заслу­живали внимания и солисты хора, а неко­торые из них были просто прекрасны. Свет­ский репертуар Донского хора того времени не мог конкурировать с церковными песно­пениями: добрая половина светских вещей была бледнее церковных, но отшлифованы они были тщательно.

Прослушав два концерта, поблагодарив донцов за доставленное нам наслаждение и оказанное радушное гостеприимство, верну­лись мы в Берлин в свой хор, где рассказа­ли подробно о всем виденном и слышанном в Донском хоре. В противоположность царив­шей у донцов дружеской атмосфере, в на­шем хоре шли непрерывные раздоры. На­чались они еще в Гамбурге с незначитель­ных недоразумений, уже не помню по како­му поводу, а затем, все разрастаясь, приняли непозволительные формы. Жизнь стала нервной и мы с приятелем стали подумы­вать, где бы найти спокойную работу в спо­койной обстановке. Так как в то время в Германии русских певцов брали нарасхват, то ждать нам пришлось недолго. Вскоре приятель уехал наемным певцом в Велико­русский хор балалаечников, а дней через десять уехал туда же и я. Грустно было оставлять хор, которому я с увлечением от­давал себя в течении пяти лет. Ни к кому у меня не было неприязни, кроме одного хо­риста, который впоследствии показал себя с самой худшей стороны, даже немыслимой в офицерской среде.

Б.Х.Б. целиком вышел из рядов Западно­го фронта, попавших в эмиграцию, пробыл я в его составе больше полу года и так же внезапно покинул, как и поступил. Историю этой «музыкальной» единицы я передаю со слов одного из ее основателей. Уже в 1920-м году в Берлине начали свою деятельность два оркестра балалаечников: Бориса Рома­нова, обрусевшего немца, и доктора Зверькова, а осенью того же года, в лагере Вюнсдорф, под Берлином, взялся за составление 3-го оркестра балалаечников кап. Михай­ловский, человек с консерваторским образо­ванием, спокойный и даже больше, чем следовало бы. Кроме народных мотивов, он стал вводить в репертуар оркестра и класси­ческие музыкальные произведения, т. ч. к началу 1927 года, ко времени нашего появ­ления, оркестр был настолько хорошо под­готовлен, как в шлифовке отдельных музы­кантов, так и в общей сыгранности, что без труда преодолевал почти любое музыкаль­ное произведение. Увертюра из «Марты», «Поэт и крестьянин» — Супэ, «Андантэ кантобиле», «Осенняя песня» и «Песня без слов» Чайковского и многое-многое другое заставляли забывать, что перед тобою бала­лаечный оркестр, — настолько мягко и певу­че звучали как лирическая непривычная кантилена, так и бравурные вещи. Состав оркестра был невелик: две балалайки-контробасы, четыре первых и два-три вторых альта, такое же приблизительно количество было и домбр. Имелся бубен, барабан и трезель, был и пианист. Музыканты-любители за ряд лет непрерывной работы и трениров­ки превратились в профессионалов. Соли­стом-балалаечником был сравнительно по­жилой Погорелов, бывший солистом еще в России в оркестре Андреева, были при оркестре два танцора и одна танцовщица. Из танцоров следует отметить Орлика, изящ­нее его никто не танцевал, был он артистом своего дела. Легкий, подвижной, с грациоз­ной техникой, на сцене он творил, и даже нам не было скучно ежедневно видеть его в танце.

Еще за несколько лет до нас, т. е. до 1927 г., оркестру пришлось обзавестись и хором. Основой этого хора были человек 13-15 му­зыкантов, обладавших слухом и весьма по­средственными голосами. К этому своему хорику оркестр добавил 3-4-х платных хо­ристов. Репертуар хора был совсем неслож­ный, завсегдатаями в нем были: «Эй ухнем», «Стенька Разин», «Вечерний звон», «Одно­звучно», т. е. все то, что знала уже вся Гер­мания. Работал оркестр на артельных нача­лах, а мы, вольнонаемные, получали опре­деленный гонорар. Платили нам не так мно­го, но и работы было совсем мало, а отноше­ние к нам со стороны администрации, да и всего оркестра, не оставляло желать лучше­го. Выступал оркестр чуть ли не во всех го­родах, больших и маленьких. Было это еще во время немого фильма, в Европе было принято сопровождать картины музыкой. Иногда это бывали оркестры, хоры, соли­сты, а иногда одно пианино. Когда же поя­вились на рынке фильмы на русские темы, то спрос на русскую музыку и песни не­обыкновенно возрос, русские хоры, кварте­ты и трио, даже самые захудалые, все были заняты по кинематографам, соответственно своему рангу. Самым большим и лучшим ансамблем этой категории был тогда, встре­ченный нами в Мюнхене, «Уральский каза­чий хор», имевший более двадцати певцов. Пели они по большим кинематографам больших городов, иногда чуть ли не по ме­сяцу подряд.

В.Х.Б. в Германии по кинематографам не выступал, но, попавши вскоре в Голландию, оркестр, хор и танцоры подвизались в боль­ших кино Тушинского: две недели в Ам­стердаме и одну в Гааге. Выступления всего ансамбля происходили между сеансами, ко­гда давалось большое музыкальное отделе­ние. Сеансов было три, а выходов оркестра два. Свободного времени было много, кто проводил его за винтом, кто за шахматами, а кто шел в город поглазеть на богатые вит­рины. Скоро и я стал заправским винтером. Помню, однажды, когда мы ехали на дневное выступление в Эссене, то так заигра­лись в вагоне, что не заметили, как проеха­ли свою станцию. Не заметили этого и на­блюдавшие нашу игру «болельщики», тоже винтеры. Как мы потом гнали своего такси­ста, и все же приехали в театр с маленьким опозданием, за что, конечно, получили заслуженную взбучку.

Во время нашего пребывания в Амстерда­ме глубоко переживали и с волнением сле­дили за шахматным турниром на мировое первенство между Капабланкой и Алехи­ным, и радости нашей не было конца, когда наша взяла.

Хор наш был слабенький, но повсюду мы имели успех. Между прочим, запомнился мне один комический случай: в нашем ре­пертуаре имелся отрывок из «Кобзы» Давы­довского, «Завидкиль идэш человиченьку», где глубокий низкий бас отвечает: «из корч­мы», а во втором куплете — «куль соломы». В Гааге этот наш бас, проведя ночь с дру­зьями в обильных возлияниях, все же явил­ся на первое выступление. Но в каком виде! Выпустить его на сцену было решительно невозможно, однако регент Погорелов не только выпустил его, но и заставил петь свое соло. Такого успеха этот номер никогда не имел и регенту пришлось взять плохо со­ображавшего растрепанного солиста и выта­щить его на авансцену. Гром аплодисментов встретил столь необычайную пару.

За время нашего пребывания в Голлан­дии, где оркестр дал еще несколько концер­тов по разным городам, пришлось мне взглянуть на Дворец Мира в Гааге и побы­вать на знаменитом морском курорте Шевенинг. Начались «фашинги», время обще­го веселья, и мы снова вернулись в Герма­нию, где оркестр переключился на смешан­ную музыку: сначала давалось короткое концертное отделение, после которого все музыканты переодевались в смокинги, появ­лялись саксофоны и другие инструменты фокстротной музыки, начинались танцы. Усладившись зрелищем, я обыкновенно шел спать, а оркестр играл еще долгое время.

Но вот прошли «фашинги» и опять нача­лись концерты. Несколько недель подряд оркестр выступал в Ганновере, в большом кафэ «Георг Палас», дававшем большую музы­кальную программу. Атмосфера в этом кафэ была больше, чем приятная и публика принимала выступления оркестра с большим одобрением. Выступали мы два раза в день, т. ч. свободного времени было много и я употреблял его на знакомство с городом. Красивый и опрятный Ганновер, кроме одной из самых красивых ратушей Германии, украшенной золотым куполом, имел вели­колепный вокзал с широкой вокзальной площадью и памятником большой художе­ственной ценности. Эти два образа особенно отчетливо запечатлелись в моей памяти. По­сле Ганновера начались выступления оркест­ра в больших залах крупных городов: Эссе­не, Заальбау, Бремене, Штадтхалэ и др.

В начале июня месяца Погорелов оставил В.Х.Б. и уехал на другую, кажется самосто­ятельную работу. В управление хором всту­пил домбрист П. П. Россинский, вскоре освоивший и свою добавочную работу регенства. Человек музыкальный и скромный, он и не претендовал на манерность и по­казную сторону управления, давал тон, дер­жал темпы. Петь под его управлением было очень легко, солистов он не понукал, но и не удерживал: пой, как можешь. Но легкость работы никак не компенсировала стремле­ние певца к поискам лучшего. Состав хора оставался более чем слабенький, программа примитивная, исполнение чисто любитель­ское.

В середине июля я неожиданно получил письмо от администратора Донского хора с предложением мне и приятелю-октависту явиться в назначенное место, в последних числах июля, на репетиции хора. Посовето­вавшись между собой, мы тотчас же ответи­ли согласием и поставили в известность свою администрацию о нашем выходе. Пре­пятствий к отъезду никто нам не чинил, а скорее было выражено благожелательное сочувствие и поздравление всего хора с по­ступлением в Донской Казачий хор.