Наш летний отдых в Тамюле был весьма относительным, т. к. хору приходилось работать над программой будущего сезона и над ударной программой, предназначенной для Америки, в которую вошли уже вещи из старых программ. Наш маэстро настолько отдался своему любимому делу, что едва ли находил свободные минуты для отдыха. Еще и еще раз я отдаю должное его трудолюбию, настойчивости и терпению. Талантливость Жарова сказывалась во все большем совершенствовании его детища-хора, поражавшего и музыкантов с большим мировым именем, и самых известных музыкальных критиков, слышанных Дон. каз. хор выше всех других, слышанных ими хоров. Перед самым концом наших летних репетиций пожаловал и господин Копикус, директор концертной фирмы, заключившей с хором контракт на семинедельное турнэ в С.Ш.А. Все было окончательно зафиксировано, назначен и день отъезда — в октябре месяце.
Наш первый пробный концерт начинающегося нового сезона пели мы в небольшом чешском городишке — Габленц — после которого посетили многие чешские курорты: Карлсбад, Мариенбад, Бад Теплин, Франценсбад и пр. Вспоминаю не без улыбки курорт Франценсбад, известный своей водой, излечивающей какие-то женские болезни, мы со смехом пили и эту воду.
Из чешских курортов перекочевали мы на немецкие, где как и в прошлые годы пели: в Висбадене, Баден-Бадене, Бад Наугаймэ, Бад Кисингене, Бад Пирменте, Бад Вильдунгене и других менее крупных.
В Висбадене посетил я очень красивую и благоустроенную церковь, расположенную на высокой горе, вне черты города, рядом с ней заросшее кладбище, где на крестах и надгробных плитах значатся имена наших отживших соотечественников. Среди известных имен бывших царедворцев мелькают и ничего не говорящие фамилии.
В Баден-Бадене не совсем приятное впечатление произвели на нас отели, некогда принимавшие русскую знать, а ныне полупустующие. Отель «Руссишер Гоф», где сохранившиеся еще старые служащие рассказывали, как роскошно жили их титулованные клиенты и как щедро вознаграждали прислугу.
Сентябрь пропели мы в Германии, а затем направились в Англию, где дали концерт в Лондоне, поспешили в Порт-Саутгемптен для посадки на пароход, идущий в Нью-Йорк, «Колумбус», на который мы должны грузиться. По тем временам, он был одним из самых больших и комфортабельных океанских пароходов, и весь зимний сезон курсировал преимущественно в южные экзотические страны.
В эту первую для меня дальнюю морскую поездку океан уже с самого начала был неспокоен и некоторые наши хористы, едва ступив на палубу и получив свои кабинки, сразу же улеглись на койках; их мутило от покачивания океанского гиганта, другие же, наоборот, спешили, хотя бы бегло, осмотреть весь пароход. Все было ново, все интересно.
Восхищались роскошью больших зал, особенно в первом классе, и обилием прекрасных картин. Закончив погрузку багажа и пассажиров, «Колумбус» снялся с якоря и вышел в открытый океан. Нас начало качать из стороны в сторону, может быть не сильно, но весьма чувствительно. Палубы быстро пустели, их начали на всякий случай опутывать канатами. Воздух уже был неприятный в кабинках, где вентиляция не успевала очищать и освежать воздух. Спалось плохо, всю ночь то скрипело и силилось переворачивать с бока на бок. Поспать удавалось урывками. На утреннем завтраке народа было мало. По океану катились огромные волны с взбитыми гребнями белой пены. Некоторые двери на палубы были закрыты, а палуба оплеталась канатами все более, появились они и во внутренних больших помещениях. Вскоре, только держась за них, можно было пройти по пароходу или постоять у борта. Начался большой шторм.
И все же хор умудрялся делать репетиции, конечно не полным составом. Вечером было общепринятое на пароходах «Добро пожаловать», когда пассажиры знакомятся друг с другом. В программу этого празднества входят изысканный ужин и бал. Дамы должны являться в вечерних туалетах, а мужчины в смокингах. Увы, и ужин и бал вышли весьма тощими, большинство пассажиров отлеживались в своих кабинах.
Шторм свирепствовал. Время от времени весь пароход словно схватывали судороги, от которых он стонал, скрипел и содрогался. Огромные волны задирали вверх корму парохода, оголяя его винты, продолжавшие работать в воздухе.
Казалось, Колумбус переломится пополам. Количество страдающих морской болезнью пассажиров значительно увеличилось. Не могу точно сказать, сколько дней прошло в этом памятном путешествии, но все же мы приближались к Нью-Йорку. Волны по-прежнему штурмовали пароход. Ночью мутило и не спалось, а днем часто приходилось валяться на койке с куском лимона во рту, это как будто помогало, но немного. Из спертого воздуха кабины тянуло на свежий воздух, на палубу, а с палубы гнали брызги, а иногда и потоки воды от захлестывавших волн.
Конечно, на океанах бывают и более сильные бури, но с нас было и того, что мы пережили, вполне достаточно. Впрочем, не обошлось и без комического инцидента. В составе хора был очень хороший тенор, только что получивший свой докторский диплом в Праге, поступил он к нам только в этот концертный сезон. В то время, как многие страдали морской болезнью, он бодро бродил по пароходу и не скупился давать советы, как избавиться от морской болезни. На третий день бушевавшего шторма стояли мы на нижней палубе и наблюдали, как под нами то вдруг образовывалась глубокая пропасть, то поднималась громадная волна, грозящая захлестнуть все палубы. Над нами, на более высокой палубе, стоял наш сладкопевец-доктор. Неожиданно оттуда раздался его предупреждающий вопль: «Мишка, тикай!» — и вслед затем на нашей палубе появилось неоспоримое доказательство «неуязвимости» доктора. Пробыл наш тенор-доктор всего один сезон 30-31 г., и, умудрившись скопить достаточную для приобретения докторского кабинета сумму, он оставил хор и занялся врачебной практикой.
За время переезда кормили нас хорошо и чуть ли не шесть раз в день: в 7-8 утра завтрак, в 10 — бульон, в 12-1 час обед, в 4 ч. — чай или кофе с пирожными или печением, в 7-8 — ужин, в 10 — сосиски с сандвичами. Были мы на приеме у капитана парохода и вскоре стало известно, что мы дадим концерт, приуроченный к прощальному вечеру, с тем же парадным ужином и неизбежным балом.
На этих прощальных вечерах, даваемых по традиции в пользу сирот погибших моряков, дамы и барышни производили доброхотные сборы. Ко дню концерта шторм уже значительно спал, но все же петь нам пришлось в «уплотненном положении», поддерживая друг друга. Хуже было танцорам, которых толкало то в одну, то в другую сторону. Концерт прошел хорошо, а собранные суммы превысили много сот долларов.
На следующий день шторм окончательно стих. Мы приближались к Нью-Йорку. Показались берега и все повыползли на палубу, даже и те, кто всю дорогу пролежал на койке. Города все еще не было видно. С подошедшего катера взяли на пароход лоцмана, который и повел его к пристани.
Вскоре на Колумбус поднялась большая группа иммиграционных чиновников, а с ними представитель концертной дирекции, в сопровождении фотографа, сделавшего с хора несколько снимков. Замедленным ходом вошли мы в устье Гудзона, вдали завиднелись громады небоскребов. Прошли статую «Свободы» и «Остров слез». Наше внимание сосредоточилось на береге справа от нас, на котором расположена нижняя часть Нью-Йорка, где сосредоточена вся деловая и финансовая жизнь города. Еще более замедленным ходом прошли центральную часть города и вскоре пароходные машины остановились. Колумбус перешел в ведение полудесятка мощных катеров, одни из них тащили пароход вправо, другие силились тупыносами, оснащенными веревочными войлоками, занести корму парохода так, чтобы он стал перпендикулярно Гудзону и смог причалить к своей пристани. Причал океанских гигантов дело медленное и нудное.
Иммиграционные чиновники, с момента их появления на Колумбусе, занялись проверкой документов всех пассажиров. Проверенным вручалась особая карточка-пропуск с парохода на пристань. При большом количестве пассажиров, эта процедура шла медленно.
В первую очередь проверялись американские граждане, с которыми возни было гораздо меньше, а затем подвергались проверке люди, въезжавшие по квоте, или по временной визе, как мы.
Как только Колумбус пришвартовался, к берегу подкатили трапы, их закрепили и имеющие пропуска начали сходить на пристань. Одновременно большими конвейерами стали сгружать багаж, а носильщики вагонетками развозили его по классам и по буквам, наклеенным на чемоданах и ящиках. Случались и неувязки, когда ваш багаж, хотя и попал в нашу букву, но в другой класс. Пристань длиннющая, бегай-ищи. По сборе всего багажа воедино приглашается таможенник, который достанет ваш багажный лист и осмотрит все ваши вещи.
По окончании этой сложной операции, мы оказались в городе, разместили нас в одном из отелей, в самом центре, поблизости от Тайме Сквера, «Карнеги Хол», где нам предстояло дать концерт, и оперы Метрополитэн. Немало русского люда явилось нас приветствовать и среди них были и такие, которые имели в хоре знакомых. Наше прибытие в Нью-Йорк пришлось на субботу и большая группа хористов пожелала посетить воскресную службу в русской церкви. Утром явившийся за нами провожатый отвез нас подземкой до храма Христа Спасителя, на углу Медиссон авеню и 121-й улицы. Литургию служил от. Василий Курдюмов искренно и проникновенно, но как то непривычно было слышать священника прекрасного баса. Хор пел хорошо. Базируясь на том, что мы быстро доехали до церкви, я и еще двое хористов решили вернуться пешком. Нам казалось, что это совсем близко. Объяснили нам дорогу, сказав, что надо идти по 5-му авеню до нашей улицы и повернуть по ней направо. Начали мы обратный путь очень бодро, а подошли к отелю еле волоча ноги. Правда, мы убедились, что Нью-Йорк самый легкий город для ориентировки, в длину города шли Авеню, почти все под номерами а пересекали их улицы, тоже почти все номерные.
Свои спевки мы производили или в отеле или в Карнеги Хол, но одна из них была устроена в Стайнвей Хол, специально для С. В. Рахманинова, закончившаяся, как и всегда, любимым его песнопением: «Господи, сохрани».
С ПЕСНЕЙ ПО БЕЛУ СВЕТУ. - Доброволец Иванов в других статьях:
