Казачья музыка

Из Берлина, после нескольких концертов в Дрездене, хор выехал в Чехию и дальше на юг. Концерты всюду проходили блестяще. В Праге хор встречала и провожала большая группа Российской общественности, среди ко­торой было много казаков. Особенно обращал на себя внимание уже глубокий старик, из­вестный писатель В. Ив. Немирович-Данчен­ко. При проводах вся эта группа ,вместе с ре­гентом и частью хористов, фотографирова­лась на площади против вокзала (площадь Вильсона) на фоне девственно-белого снега.

Из Праги направились мы в Вену, дав по­путно концерт в Брно и, сделав скачек влево, побывали в Прикарпатской Руси, где хору было оказано особое радушие. В Мукачеве поразили чисто патриархальные фигуры ев­реев, которых до того я не встречал.

Их патриархальные головы с обильными шевелюрами, их длинные просторные патри­архальные одежды невольно переносили во­ображение на страницы Ветхозаветной Свя­щенной Истории. В Ужгороде, столице про­винции, атмосфера была почти русская. В особенности это выявилось на приеме хора клубом, или, вернее, обществом имени Духновича. Все там льнуло к русскому народу, к России.

Оттуда попади мы в Братиславу, Вену и еще в другие австрийские города. Неодно­кратно наведывались в небольшой венгер­ский пограничный город Сопрон, где концер­тный зал всегда бывал переполнен нарядной публикой, большинство мужчин в военной кавалерийской форме, дамы в вечерних ту­алетах. Перекочевав в Венгрию и дав нес­колько концертов в Будапеште и в других го­родах Венгрии, хор снова посетил Румынию. На этот раз, кроме Бухареста, пели в Галаце и Мишкельце. Как и в первый приезд, в Бухаресте хор был на приеме у королевы Марии и юного короля в присутствии гостей-род­ственников.

В Галаце, большом университетском горо­де, концерт прошел в особой, довольно сво­еобразной, атмосфере. Когда мы подходили к театру, то увидели, что вход в театр охра­няется вооруженной воинской частью, на ко­торую наседает большая толпа молодежи. Выяснилось, что все билеты на концерт были давно распроданы и студенты, не имевшие билетов, требовали, чтобы их пропустили в зал. Крик стоял неимоверный, и нередко в стены театра летели камни. Концерт все же начался, но шел он чуть ли не до конца под аккомпанемент бухающих в стены булыжни­ков.

Из румынских впечатлений запомнилась церковная служба в соборе, стоявшем на главной площади, не помню какого города. Служба шла на малопонятном (одном из сла­вянских) языке. Был воскресный день. При­хожане, как шедшие в собор, так и те, что уже наполнили его, были одеты в опрятные, все в светлых тонах, расшитые узорами, праздничные национальные наряды. Кажет­ся, это были русины. Вернувшись в Бухарест, хор дал еще один концерт, на котором при­сутствовала королева Мария.

Проездом через Венгрию, в маленьком го­родке Бекешаба, хор дал концерт, после ко­торого заболел хорист Н. Каратаев, выехав­ший с хором из Софии еще в 1923 году. Знал я его по Галлиполи, где вместе мы не раз путешествовали из лагеря в город на спевки «корпусной капеллы». Временами он испы­тывал сильные боли, которые считал послед­ствием ранения. После Бухареста боли усили­лись, а в Бекещабе Каратаев почувствовал себя настолько плохо, что в сопровождении физически сильного хориста его отправили в Вену, хор же отправился в турне по Швей­царии. Вскоре из Вены пришло сообщение: врачи установили у него запущенный аппендицит, перешедший в перитонит, и сразу отпра­вили на операционный стол. Все с тревогой ждали результатов операции. В следующем городе, где мы давали концерт, было получе­но извещение, что в сердце больного проник сгусток крови, который сердце все же про­толкнуло, что в то время было редким явле­нием. Все облегченно вздохнули. А через день пришло сообщение о смерти Каратаева, от проникшего в сердце нового сгустка крови. Со смертью его я потерял однополчанина и друга, с которым всего четыре дня тому на­зад стоял на сцене. Теперь уже десятки ста­рых хористов ушли в другой мир, но тогда это была первая жертва, вырванная смертью из рядов хора, и воспринята она была край­не болезненно.

Турне по Швейцарии проходило блестяще, что еще более озлобило местные музыкаль­ные и певческие союзы (ферейны). 20-го де­кабря закончились наши швейцарские кон­церты и утром 21-го, по раз заведенному обы­чаю, выехали мы в Дрезден, где с 25-го по 31-ое были назначены наши выступления. На спевках, в предрождественский трехдневный отдых, как и раньше, присутствовал С. В.

Рахманинов и в его честь спевки заканчива­лись «Господи, сохрани» — Чеснокова. По­сетил он и один концерт.

Нельзя не упомянуть о тех непринужден­ных жизнерадостных вечеринках-балах, ко­торые устраивала хору русская колония Дрездена. Главным устроителем и душой этих вечеров был уже пожилой Я. И. Мульман, родной брат артиста Мурского. Мульман был влюблен в русскую культуру, в русское искусство и так привязался к хору, что счи­тался неотъемлемым членом хоровой семьи. В залах лучшего дрезденского отеля, в обста­новке самого беззаботного веселья, объеди­нялись с нашими хористами, бывшими всегда в своей концертной форме ,семьи Сатиных, Скалонов, Герсдорфов, кн. Оболенского и др. Наши хоровые дамы, а их было уже много, блистали молодостью, были интересны и пользовались случаем щегольнуть своими на­рядными туалетами. По разбросанным ком­натам бального помещения, народу казалось не слишком много, но к началу танцев боль­шой танцевальный зал наполнялся танцую­щими парами. Бал открывался вальсом и все­гда в первой паре был Мульман с одной из молоденьких и очаровательных хоровых дам. Старику было далеко за 70, но он чувствовал себя еще настолько бодрым и подвижным, что отплясывал и мазурку.

Зарабатывал он довольно хорошо, благода­ря безукоризненному знанию русского и не­мецкого языков и был долголетним препода­вателем русского языка в Дрезденском воен­ном училище. В хоре он был неизменным пе­реводчиком на немецкий текст всей новой программы, которую он отпечатывал к нача­лу нового сезона в десятках тысяч экземпля­ров, а во время летних репетиций, когда хор приглашал фотографа-специалиста, делав­шего несколько снимков хора, из которых бо­лее удачные он также отпечатывал в десят­ках тысяч экземпляров, размером в почто­вую открытку, Эти фотографии «текстбух» и программы продавались на каждом концер­те, а получаемая прибыль поступала в особый фонд, в конце сезона, на покрытие летних расходов.

После Дрездена, пели мы снова по всей Германии, включая и Восточную Пруссию, отделенную «Польским коридором». При переезде — «коридора» — двери вагонов за­мыкались и никто из пассажиров не смел не только выйти на платформу, но и стоять на площадке вагона.

Вдоль и поперек исколесили мы В. Прус­сию, пели в Кенигсберге и в Тильзите, в Инстербурге, пели и еще в каких то. не?державшихся в памяти, городах. В одном из таких городов разместились мы в отеле «Прейсишергоф», где побывал со своим штабом ген. Ренненкамф, а затем фельдмаршал Гинденбург. Там на многих дверях номеров отеля были прибиты медные дощечки с именами, некогда известных всем, как немецких, так и русских генералов. Должен заметить, что непрерывный триумф хора приобрел для нас характер обыденности и слился в памяти в од­но целое, т. ч. я могу и спутать концерты да­вавшиеся хором в одном или в другом сезоне.

Данциг. Раза два в год выступали мы и в этом городе. Оттуда, после продолжительного путешествия с концертами по Германии, хор отправился во Францию, где задержался бо­лее чем на три недели.

Париж, Лион, Марсель, Страсбург, Бордо, Лиль, Руан, Дижон, Бельфор, Тулуза, Тулон, Ним, По, Гренобль, какие то города под Пи­ренеями и многие другие — вот путь нашего хора. В Париже хор давал не менее двух кон­цертов и посещал этот город раза два в сезон.

Тенор-солист, окончивший Киевскую кон­серваторию, с хорошо поставленным голосом широкого диапазона, до верхнего диез вклю­чительно, был лучшим солистом в исполне­нии арии «Расцветали в поле цветики», слов­но созданной для него; в нее он вкладывал столько экспрессии, что едва ли в зале нахо­дился хоть один слушатель, которого она бы не захватила. Имея в хоре такого солиста, Жаров решился нарушить традицию, а быть может и замысел автора, и дал петь «Песнь Индейского гостя» не лирическому, или ли­рико-драматическому тенору, а именно этому тенору.

«Не счесть алмазов...» пелось им минимум на тон выше. Этот номер регент с опаской поставил в программу Парижского концерта. Выпевая все «узоры» арии, солист постепен­но вкладывал в исполнение все больше экс­прессии и когда в кульминационном пункте он «распустил перья», да еще и немного за­держался на этом месте, эфект был потряса­ющий. По окончании номера, аудитория теа­тра «Елисейских Полей» разразилась громом аплодисментов, главным образом по адресу солиста. Прекрасно проходили и «Звонили звоны» и «Замело тебя снегом, Россия», ис­полнявшиеся другими блестящими тенорами лирико-драматического характера. Эти номе­ра продержались в репертуаре хора и безвоз­вратно исчезли из него вместе с их исполни­телями. Вообще в хоре было много первоклас­сных солистов во всех партиях, но некоторые из них пронеслись метеорами, не успев вра­сти в хор, другие же срослись с хором и в нем же состарились. В моих воспоминаниях я упоминаю лишь о тех, с кем много-много лет я простоял рядом, мне хотелось подчерк­нуть, как индивидуальны бывают голоса и как индивидуальны способности их обладате­лей.

Нередко мне приходилось слышать от со­беседников певческого мира «Жаров рвет го­лоса». Эта фраза высказывалась не то в фор­ме полувопроса, не то полуутверждения. То обстоятельство, что хор пел в повышенных тонах очень многое, не дает однако места та­кому утверждению, хотя бы уже потому, что в хор принимались люди, я говорю о первых тенорах, свободно идущие до самих верхних нот, т. е. до верхнего «до» и даже с диезом. И если на сцене верхние ноты у теноров «свистели», то петь их было кому. В начале я умышленно упомянул о товарищеской про­бе голосов вскоре после моего прибытия в хор. Пели мы с азартом и подстегивать наше­го брата не было необходимости. Все мы при­выкли целиком отдаваться делу, которому служили. Так относились мы к своим воен­ным обязанностям, так относились и к тяже­лому физическому труду, которым пришлось зарабатывать кусок хлеба, также относились к работе в хоре и особенно в Дон. каз. хоре, где регент умел учитывать и полностью ис­пользовать голосовые возможности хора. Ко­нечно, голоса изнашивались, но причины это­го явления следует искать или в самих пев­цах или в обстоятельствах, сопутствовавших работе хора. Прежде всего, при нашей на­пряженной работе, не все хористы питались как следует и не все хорошо за собой следи­ли и своевременно не пользовались услугами врачей. Настоящим бичом для певца являет­ся простуда, которую легко заполучить во время путешествий автобусами и в холодных отелях. Во Франции, в провинции и особен­но на юге, хорошо отапливаются лишь очень дорогие отели, напр. в Ницце, где также бы­вает снег и холод, хорошо отапливаются оте­ли ранга «Негреско» «Руль», «Пале Меди- теранэ», где живут толстосумы.

В Лионе хор жил несколько дней во впол­не приличном отеле, где было центральное отопление, но, в виду ветхости труб, в неко­торые номера тепло не поступало, а наружи было порядочно холодно. Я лично в своей комнате почти не снимал пальто. Перед са­мым отъездом в Париж выяснилось, что не­которые хористы сильно простудились. Глав­ный солист-бас, не сказавши регенту, уехал в Бельгию, где у него была семья, а на пути в Париж главный солист-тенор заявил ре­генту, что простужен настолько, что петь не в состоянии. Жаров так вскипел, что нагово­рил заявившему кучу неприятностей. Эти сюрпризы поставили регента почти в безвы­ходное положение. Конечно, при таком поло­жении концерт надо было бы снять, тем бо­лее, что и сам Жаров с утра ходил с темпе­ратурой 39 град., но за 3-4 часа до начала концерта сделать это было невозможно. Нас­пех, какие то номера программы были заме­нены, а некоторые пелись другими солиста­ми. Но как мы волновались все, когда Сергей Алексеевич вышел управлять хором с тем­пературой в 40 град.... Иногда казалось, что он вот-вот свалится. И все таки концерт про­шел очень хорошо. Было это в 55-56 году, ког­да в составе хора имелось всего 22 певца.

Случались неприятности и другого харак­тера, как то, что произошло с нами в С.Ш.А. во время последней мировой войны. С самого вступления в войну Америки, там был издан закон, объявлявший военнообязанными всех мужчин до 40 лет включительно и всем ли­цам призывного возраста было воспрещено покидать страну и выезжать даже в Канаду. С этим законом нам пришлось познакомить­ся на практике, когда хор выехал на два кон­церта в Ванкувер. На канадской границе не пропустили 10 хористов, в том числе шесть первых теноров, никакие переговоры и прось­бы не помогли, и так и поехали петь два кон­церта с тремя первыми тенорами. Зал был большой и тяжелый, регент перебросил к нам одного тенора со второй партии, но петь было трудно, некогда было передохнуть. Форсиро­вание голоса в двух концертах подряд не ­всегда проходит безнаказанно, но кого же винить, — дело то свое, общее.

По окончании концертного турне по Фран­ции пели мы и в Англии, Бельгии, Голландии и в конце Великого поста снова вернулись в Германию, где в Страстную Пятницу (инославную) дали духовный концерт в зале са­мого большого кинематографа, рядом с вок­залом в Берлине. До первых чисел июня, т. е. до конца концертного сезона, безвыездно кон­цертировали мы в Германии. Местом летнего отдыха хор избрал Австрию, куда заранее были отправлены «разведчики». Вернувшись, они с восторгом рассказывали о небольшом поселке, лежащем на берегу Мильштадтского озера и удовлетворяющем все требования хо­ра: большой зал для спевок, количество квар­тир достаточное для всего хора, купанье, чуд­ные окрестности для прогулок, одним словом для хора клад. Название поселка — Зеебоден. Туда-то через неделю отправилась боль­шая часть хористов, в числе которых был я.