Казачья музыка

Приближался конец сезона и наш летний отдых решено было провести на южных озе­рах Австрии. Подходящее место было найде­но на Осслахерзеэ в местечке Боденсдорф, вблизи Виллаха, куда я и направился сразу после концертного сезона, имея много просьб и поручений, главным образом со стороны се­мейных, имевших детей, найти хорошие ква­ртиры. Ехать пришлось долго; сначала пересечь Германию, а затем Австрию почти до са­мой Итальянской границы. Бодендорф ока­зался совсем захолустным местечком, разб­росанным по берегу довольно большого озера и связанным незначительной железнодорож­ной линией, пропускавшей в обе стороны 6-ть поездов в сутки. Неподалеку от широко раз­метавшегося Боденсдорфа, было еще какое то маленькое селенье, а на противоположном берегу — старинный полузаброшенный не то замок, не то монастырь. Ознакомившись с местностью, поодаль от озера, в далеко стоя­вших друг от друга домах, снял я несколько квартир для моих семейных коллег, имевших детей. Большее приволье трудно было найти. Для себя нашел я квартиру вблизи озера, рядом с желез, дорогой.

Озеро Осслахерзеэ было и не так живопис­но и не так глубоко, как Мильштадское, где мы проводили лето 1929 г., но за то в нем бы­ло много рыбы, ловлей которой мы и увлека­лись. Берега Осслахерзеэ почти повсюду по­крыты густым камышем, так что ловля ве­лась только с лодок. Для этой цели хориста­ми были заарендованы на лето все имевшие­ся у местного населения лодки. Увлекались рыбной ловлей не только хористы, но и их жены, нескорые даже больше своих мужей. Рыба в озере была самая разнообразная, но больше всего было лещей, именуемых у нас на Дону чебаками. Однако эти лещи были мало похожи и по виду и по вкусу на наших чебаков. У нас, во время разлива Дона, когда с высокой соборной площади Новочеркасска в ином направлении не было видно противуположного берега, кривяне, главные постав­щики базарных продуктов, сообщались с Но­вочеркасском только на лодках, и жирные вкусные чебаки продавались повсюду. Ими нас потчевали в Великом посту в семинарс­кой столовой, ими же можно было дешево пообедать на борту курсировавшего по Дону парохода, на остановках их предлагали пред­приимчивые казачки. В Бадендорфе лещи были другой рыбой, такой же широкой, сере­бристой, но будто худой и изможденной. А вкус? Отваришь ли леща, или зажаришь, все равно труха. Водилась в озере и другая рыба, вкусная, но не в таком изобилии, как лещи. Не мало было окуней, наших чикамасов. Попадались на удочку и довольно круп­ные. Я не помню, чтобы кто-нибудь ловил щук или карпов-сазанов; некоторым удавалось наловить сомят и линей. Часто попада­лась и еще какая-то рыба. Вообще, ловля бы­ла увлекательной. Достаточно было отъе­хать от берега на два-три десятка метров, чтобы увидеть всех любителей рыбного спор­та. На некоторых лодках вместе с мужьями сидели с удочками и их жены, а то и их юный потомок. Память не сохранила воспомина­ний о каких-либо иных развлечениях в Баденсдорфе. Кажется, даже и на прогулки никто не ходил. Все торчали у воды; кто ку­пался, кто грелся на солнышке, а кто часа­ми сидел в лодке, в ожидании клева, или в поисках счастливого места. Танцор, живший у самого рыбного места, пойманную рыбу дер­жал в бочке с чистой водой, этот резерв у не­го никогда не переводился.

Начались спевки. Теперь, несмотря на за­манчивость, перспектива посидеть в лодке с удочкой в руках, да нахватать окуней, или хорошего линя, прекратилась, главное вни­мание уделялось подготовке новой програм­мы. Новая программа предназначалась для тех городов, где мы еще не пели, и для пов­торных концертов. Как и всегда, регент проя­влял волю и энергию в разучивании новых вещей, в их интерпретации, в шлифовке. Первое место «поставщика» нового репер­туара прочно занял проф. К. Н. Шведов, ко­торый воочию убедился в почти неограни­ченных возможностях хора. Его творчество, его аранжировки были настолько интересны, насколько и сложны.

Разучивать большинство вещей, написан­ных им для хора, было не легко, но зато петь уже приготовленный номер — одно удоволь­ствие. В них К. Н. показал себя не только большим музыкантом, но и мастером-либретистом, а подчас и поэтом. «По малину» сей­час поют многие хоры, но почти никто не упоминает, что эта довольно фривольная иг­ривая вещица аранжирована проф. Шведо­вым и что слова ее тоже принадлежат ему. Запомнилось мне это хорошо, потому что я собирал пластинки, напетые хором Пятниц­кого и предлагал их вниманию Жарова. Пер­вой из них было «Провожание» — «Дайте в руки мне гармонь», а когда я услышал мотив будущей «По малину», то мне пока­залось, что игривый характер этой вещи вполне подходит к репертуару хора. Но сло­ва?! В особенности припев, просто похабный: «Это Ленин нам дорожку проложил, это Ста­лин нам дорожку проторил». Эту пластинку

я показал Жарову, в результате и появилось «По малину» Шведова. Вообще невозможно перечислить все церковные песнопения и осо­бенно советские вещи, обработанные им для хора, а потому я остановлюсь только на тех, что ярче запечатлелись в памяти. Прежде всего, не забыть «Справки» в ее первонача­льном неурезанном виде, о ней я уже упомя­нул ранее, не забыть «Лезгинки», звучав­шей у хора, как оркестр. «Очи черныя» и «Две гитары». Не уйдут из памяти также «Пятая симфония» Чайковского и «Воспо­минания» его же, где слова написаны Шве­довым.

Вот слова на основную мелодию, не раз проходящую через пятую симфонию:

Пел их солист-тенор. Слова, петые бари­тоном:

Воспоминания о Чайковском скомпанованы из нескольких его произведений: Струн­ного квартета, Славянского марша, Андантэ Кантабиле, 5-й симфонии. Слова к этой то­же написаны Шведовым, последние из них, заключительные, уже пелись на очень быст­ром темпе, бравурно:

«Прелюд» С. В. Рахманинова долгое время пелся без слов, но для быстрого усвоения при разучивании во многих местах «Прелюда» К. Н. Шведов подставил вспомогательные слова из Пушкинского «Кто при звездах, при лу­не...» Большим и довольно тяжелым номе­ром была «Кантата», приуроченная Шведо­вым к 950-тилетию Крещения Руси. Начи­налась она торжественным величанием кн. Владимира и в дальнейшей песне излагалась история Руси, где главное внимание было уделено важнейшим событиям в истории на­шего государства: удельный период, нашест­вие татар, объединение и укрепление Руси, смутное время.

Не упущена была и помощь моряков во время извержения Этны:

Эта кантата, написанная в 1938-ом году, пелась всего в течении одного сезона, но она не потеряет своей актуальности и ценности и в 1988-м году, найдется ли только хор, который смог бы спеть это легкое музыкальное произведение?

В 1939-м году, кроме обычной программы, хор приготовил несколько номеров для пения с оркестром. Пелась сцена коронации Бори­са из оперы Мусоргского: «Борис Годунов», «Спаси Господи» и еще что то из «Увертю­ры 12-го года», пели и из Глиера. Все это бы­ло аранжировано для хора проф. Шведовым. Особенно блестяще проходила сцена корона­ции Бориса, чему много способствовал прекрасный баритон А. К. Левченко, певший арию.

Из церковных песнопений, написанных Шведовым, особенно следует отметить боль­шой номер, составленный из панихидных песнопений: «Со святыми упокой» — «Сам еси бессмертный», «Надгробное рыдание», провозглашение всей басовой партией — Веч­ной памяти и наконец, «Вечная память».

На фоне «Со святыми упокой» и «Веч­ной памяти», Шведов наложил два различных соло баса. Этот номер был одним из силь­нейших в духовном отделении, но он требовал большого хора. Немало аранжировал Шве­дов и таких побрякушек, как «Вдоль дерев­ни от избы до избы», которые как-то разнообразили программу. Все это относилось к 1939-у году, когда хор перекочевал в США на постоянное жительство и летнее время прово­дил в Бельмаре на берегу океана в пятидеся­ти милях от Нью-Йорка. На производившиеся там спевки приезжал Шведов. Сейчас уже трудно вспомнить все то, что было аранжиро­вано Шведовым, а что его бывшим учеником в Синодальном училище Жаровым.

С конца 40-х годов профессор стал серьез­но прихварывать. К этому времени постепен­но изменилось и лицо хора. Места выбывших хористов, поступивших в хор еще до 30-х го­дов, заменились новыми певцами более моло­дыми, а еще до того времени хор начал уме­ньшаться количественно. В 1927-м году хор состоял из 36-ти певцов, двух танцоров и ре­гента, а к началу 50-того стабилизировался на 22-х певцах, двух танцорах и регенте. С. А. Жарову пришлось все сложные вещи, на­писанные Шведовым для 32-х голосов, при­способить к 22-м. Понадобилось до некоторой степени упростить старые вещи. Много раз хор включал в программу иностранные номе­ра, началось это с «Серенады» Шуберта, приготовленной к Шубертовкому юбилею. После были введены в программу испанс­кое «Бланко паломи», американское «Свани ривер», много немецких популярных песен и даже японских, нам непонятных.

Но от всего этого хор был вынужден от­казаться и новая затея сама собой умерла. Быть может, для отдельных слушателей это было и интересно, но масса хотела слу­шать русскую мелодию, русскую песню. То­лько русская песня, выстраданная, вышед­шая из нутра, то тоскливая и печальная, то радостная, веселая, пленяла и пленяет серд­ца иностранцев. Конечно, и до появления на хоровом горизонте проф. Шведова, как и при нем, Жаров аранжировал многие номе­ра программ, как церковные, так и светские, но со смертью профессора вся забота и вся работа по созданию нового репертуара легла на одного регента.

Теперь уже в 1968-й год, семь лет, как я оставил хор. Совсем недавно на концерте хора Жарова в Нью-Йорке, в зале Карнеги Хола, мне пришлось еще раз убедиться, что хор совсем не похож на увядающий цветок, он все также полон жизни, красок, звучнос­ти, как и прежде. В программе все те же композиторы: Чайковский, Гречанинов, Кастальский, Чесноков, Шведов, но уже бо­льшая часть аранжировок принадлежит са­мому маэстро Жарову. Некоторые из них были для меня совершенно новы и настоль­ко интересны, что приковывали к себе вни­мание от начала до конца. «Молись, кунак» , которое хор начал петь в начале 50-х годов, было аранжировано Жаровым настолько удачно и интересно, что все время поется хором в каждом концерте, если не в про­грамме, то в бисах.

Концертное турнэ в С. А. Ш. и Канаде предполагалось больше, чем на 20-ь недель; кроме городов, где мы выступали в преды­дущем сезоне, хор должен был посетить за­падную часть С. А. Ш. и Канады и загля­нуть в южные города, где еще не появлялись. В хор вступили новых четыре хориста, обла­давшие прекрасными голосами, и, как и мы вышедшие из рядов Белой Армии. Новому хористу, в тридцатых годах не так легко бы­ло овладеть всем большим и довольно слож­ным репертуаром. Кто по неспособности или нерадению не осиливал его в течении репе­тиций, тот уже в безпрерывных путешест­виях не мог наверстать упущенного, за что расплачивался увольнением из хора в кон­це сезона.

В данный сезон, в хор был принят уже не­молодой певец-тенор В. Левицкий. Жил он в Праге, где его знала почти все русская ко­лония. Да и старшее поколение донцов, если и не знали его, то безусловно слыхали о нем. Его певческая карьера сложилась совсем необычно. Кто-то из столичных меценатов, побывав на Дону, услыхал, что здесь имеет­ся замечательный тенор с богатым природ­ным голосом. Прослушав его, меценат сразу предложил ему ехать в столицу и гаранти­ровал бесплатное обучение. Левицкий был принят в столичную консерваторию, окон­чил ее и попал на большую сцену. На сцене он оказался настоящим «дубом». Голосом своим он перестал заниматься, считая, что ему нечему учиться. В опере Левицкий не удержался и начал концертировать по раз­ным городам, пел и в Новочеркасске. На про­бе голос Левицкого понравился Жарову и Левицкий был принят в хор. Ценно было и то, что был он прирожденным Донцом.

Как-то в Баденсдорфе, на хоровой семей­ной вечеринке с импровизированным кон­цертом, упросили спеть что-нибудь и Левицкаго. Пропел он какую-то певучую, никог­да много не слышанную русскую песню. Го­лос его звучал прекрасно на всех регистрах, и пел он без видимого напряжения, но в его пении не было жизни, не было искры, кото­рая летит от певца к слушателю и объеди­няет их в общем горении. Пение Левицкого было безжизненно. Он, обладатель этого прекрасного голоса, не пел в хоре, где он был во вторых тенорах, ни одного соло и, как передавали коллеги по партии хора, был совсем не тверд в знании репертуара. Проработав в хоре один сезон, он оставил его, возможно, по собственной инициативе. Дал Господь ему блестящий голос, но лишил даже ма­лейших признаков темперамента.